Высокое Го — это воинское искусство. Но мы говорим не о том го, где малодушные оттягиваются в игре с новичками. Не о серверном го. Не о виде спорта. Не о гроссмейстерах и мастерах по виду спорта го. Мы говорим о воинском искусстве. Что значит быть воином? Не ищите ответа в рейтинг-листах спортивных федераций. Не ищите этот ответ в трусливом или обрюзгшем сердце. Где искать ответ? Если бы я сам знал где! Если бы я знал, я бы сам нашел его там.
***
«… Начались частые стычки. Счастье разделилось поровну между войсками; но
обе стороны были так измучены, что предпочли бы мелким столкновениям
решительный бой, с тем, чтобы он был последним.
Мато хотел отправиться сам с таким предложением к суффету. Один из его
ливийцев обрек себя в жертву вместо него и пошел. Все были убеждены, что
он не вернется.
Но он вернулся в тот же вечер.
Гамилькар принял их вызов. Решено было сойтись на следующий день при
восходе солнца на равнине Радеса.
Наемники спросили, не сказал ли он еще что-нибудь, и ливиец прибавил:
- Когда я продолжал стоять перед ним, он спросил, чего я жду. Я
ответил: «Я жду, чтобы меня убили». Тогда он возразил: «Нет, уходи. Я убью
тебя завтра вместе с другими».
Это великодушие изумило варваров и преисполнило некоторых из них
ужасом. Мато жалел, что его посланца оставили жить.
У него осталось еще три тысячи африканцев, тысяча двести греков, тысяча
пятьсот кампанийцев, двести иберов, четыреста этрусков, пятьсот самнитов,
сорок галлов и отряд нафуров, кочующих разбойников, встреченных в стране
фиников: всего было семь тысяч двести девятнадцать солдат, но ни одной
полной синтагмы. Они заткнули дыры своих панцирей костями животных и
заменили бронзовые котурны рваными сандалиями. Медные и железные бляхи
отягощали их одежды; кольчуги висели лохмотьями на теле, и рубцы выступали
на руках и лицах, как пурпуровые нити в волосах.
Им помнился гнев погибших товарищей; он усиливал их отвагу; они смутно
чувствовали себя служителями бога, обитающего в сердце угнетенных, и как
бы священнослужителями вселенской мести. К тому же их доводила до
бешенства чудовищная несправедливость, от которой они пострадали, и в
особенности их раздражал вид Карфагена на горизонте. Они дали клятву
сражаться друг за друга до смерти.
Они зарезали вьючных животных и плотно наелись, чтобы подкрепить силы.
Затем легли спать. Некоторые молились, обращаясь к разным созвездиям.
Карфагеняне прибыли на равнину первыми. Они натерли края щитов
растительным маслом, чтобы стрелы легче скользили по ним; пехотинцы,
носившие длинные волосы, из осторожности срезали их на лбу; в пятом часу
утра Гамилькар велел опрокинуть все миски, зная, как неосторожно вступать
в бой с полным желудком. Его войско состояло из четырнадцати тысяч
человек, их было приблизительно вдвое больше, чем у варваров. Гамилькар
никогда не испытывал подобного беспокойства: его поражение привело бы
Республику к гибели, и он сам погиб бы на кресте. Если бы, напротив, он
одержал победу, то переправился бы через Пиренеи, обе Галлии и Альпы в
Италию, и могущество рода Барки укрепилось бы навеки. Двадцать раз в
течение ночи он вставал, чтобы самому за всем присмотреть вплоть до
последних мелочей. Карфагеняне же были измучены долгим ужасом, в котором
они жили. Нар Гавас сомневался в преданности своих нумидийцев. К тому же
варвары могли победить их. Им овладела странная слабость, и он непрерывно
пил воду из больших чаш.
Однажды неизвестный ему человек вошел в его палатку и положил на пол
венец из каменной соли, украшенный священными рисунками, сделанными с
помощью серы и перламутровых ромбов. Жениху иногда посылали брачный венец;
это было знаком любви, своего рода призывом.
Дочь Гамилькара, однако, не чувствовала никакой нежности к Нар Гавасу.
Ее нестерпимо терзало воспоминание о Мато; ей казалось, что смерть
этого человека освободила бы ее от мысли о нем, подобно тому как для
исцеления раны, нанесенной укусом змеи, нужно раздавить ее на ране. Царь
нумидийцев был покорен ей; он нетерпеливо ждал свадьбы, и так как свадьба
должна была последовать за победой, то Саламбо послала ему этот подарок,
чтобы поднять в нем мужество. Теперь тревога его исчезла: он уже ни о чем
не думал, кроме счастья, которое ему обещало обладание столь прекрасной
женщиной.
И Мато мучило видение — образ Саламбо; но он отогнал мысль о ней и
подавленную любовь перенес на товарищей по оружию. Он любил их, как
частицу самого себя, своей ненависти, и это возвышало его дух и поднимало
силы. Он хорошо знал, что нужно было делать. И если иногда у него
вырывались стоны, то их вызывало воспоминание о Спендии.
Он выстроил варваров в шесть равных рядов. Посредине он поставил
этрусков, скованных бронзовой цепью; стрелки стояли за ними, а на двух
флангах он разместил нафуров верхом на короткошерстых верблюдах, покрытых
страусовыми перьями.
Суффет расположил карфагенян в том же порядке. За пехотой, рядом с
велитами, он поставил клинабарнев, за ними — нумидийцев. Когда взошло
солнце, враги стояли, выстроившись одни против других. Все мерили издали
друг друга грозными взглядами. Сначала произошло легкое колебание.
Наконец, оба войска пришли в движение.
Варвары, чтобы не устать, шли медленно, ступая грузными шагами. Центр
карфагенского войска образовал выпуклую кривую. Потом войска сошлись с
ужасающим грохотом, подобным треску столкнувшихся кораблей. Первый ряд
варваров быстро раскрылся, и стрелки, спрятавшиеся за ними, стали метать
ядра, стрелы, дротики. Тем временем кривая линия карфагенян понемногу
выровнялась, сделалась совершенно прямой, потом перегнулась в другую
сторону; тогда две половины расторгнутой линии велитов параллельно
сблизились, как сходящиеся половинки циркуля. Варвары, устремляясь на
фалангу, вступили в расщелину между велитами и этим губили себя. Мато
остановил их, и в то время, как два карфагенских фланга продолжали идти
вперед, он выдвинул три внутренних ряда своего строя; вскоре они выступили
за фланги, и войско его выстроилось в тройную длину.
Но варвары, стоявшие на обоих концах, оказались самыми слабыми,
особенно находившиеся слева, так как они истощили запас стрел: отряд
велитов, подступивший к ним, сильно опустошил их ряды.
Мато отвел их назад. На его правом фланге стояли кампанийцы,
вооруженные топорами; он двинул их на левый карфагенский фланг; центр
нападал на врага, а солдаты с другого конца, находившиеся вне опасности,
держали велитов в отдалении.
Тогда Гамилькар разделил свою конницу на небольшие отряды, разместил
между ними гоплитов и двинул на наемников.
Эта конусообразная громада имела на своем фронтоне конницу, а широкие
бока конуса щетинились пиками. Противиться им варвары никак не могли;
только у греческой пехоты было бронзовое оружие; все другие имели лишь
ножи, насаженные на шесты, серпы, взятые на фермах, мечи, сделанные из
колесных ободьев; слишком мягкие лезвия сгибались от ударов, и в то время,
как варвары выпрямляли их ногами, карфагеняне в полной безопасности рубили
врагов направо и налево.
Этруски, скованные цепью, не двигались с места. Убитые не падали и
составляли преграду своими трупами; эта широкая бронзовая линия то
раздавалась, то сжималась, гибкая, как змея, неприступная, как стена.
Варвары сплачивались за нею, останавливались на минуту, чтобы перевести
дух, потом вновь пускались вперед с обломками оружия в руке.
У многих уже не было никакого оружия, и они наскакивали на карфагенян,
кусая им лица, как собаки. Галлы из гордости сняли одежду, и издали видны
были их крупные белые тела; чтобы устрашить врага, они сами расширяли свои
раны. Среди карфагенских синтагм не раздавался более голос глашатая,
выкрикивавшего приказы; знамена служили сигналами, поднимаясь над пылью, и
все двигались, уносимые окружающей их колеблющейся массой.
Гамилькар приказал нумидийцам двинуться вперед, но навстречу им
помчались нафуры.
Облаченные в широкие черные одежды, с пучком волос на макушке и со
щитом из кожи носорога, они сражались железным оружием без рукоятки,
придерживаемым веревкой; их верблюды, покрытые перьями, издавали протяжные
глухие звуки. Лезвия падали на точно намеченные места, потом отскакивали
резким ударом, унося отсеченную часть тела. Бешеные верблюды скакали между
синтагмами. Те, у которых переломаны были ноги, подпрыгивали, как раненые
страусы.
Карфагенская пехота вновь бросилась вся целиком на варваров и разорвала
их ряды. Мелкие отряды кружились, оторванные одни от других. Сверкающее
оружие карфагенян оцепляло их, точно золотыми венцами; посредине двигалась
толпа солдат, и солнце, падая на оружие, бросало на острия мечей летающие
белые блики. Ряды клинабариев оставались растянутыми среди равнины;
наемники срывали с них доспехи, надевали на себя и возвращались в бой.
Карфагеняне, обманутые видом варваров, несколько раз попадали в их ряды.
Они теряли голову и не могли двинуться с места или же стремительно
отступали, и торжествующие крики, поднимавшиеся издали, точно толкали их,
как обломки кораблей в бурю. Гамилькар приходил в отчаяние. Все гибло
из-за гения Мато и непобедимой храбрости наемников.
Но вдруг на горизонте раздались громкие звуки тамбуринов. Шла толпа,
состоявшая из стариков, больных и пятнадцатилетних подростков, а также
женщин; они не могли побороть своей тревоги и шли из Карфагена; чтобы
стать под защиту какой-нибудь грозной силы, они взяли у Гамилькара
единственного слона, который оставался у Республики, слона с отрезанным
хоботом.
Тогда карфагенянам показалось, что родина, покидая свои стены, пришла,
чтобы приказать им умереть за нее. Их охватил удвоенный приступ ярости, и
нумидийцы увлекли за собою всех других.
Варвары, находясь среди равнины, опирались на маленький холм. У них не
было никакой надежды победить или даже остаться в живых; но это были
лучшие, самые бесстрашные и сильные из наемников.
Пришедшие из Карфагена стали бросать в них через головы нумидийцев
вертела, шпиговальные иглы, молоты; те, которые наводили ужас на консулов,
умирали теперь под ударами палок, брошенных женщинами; наемников
истребляла карфагенская чернь.
Они укрылись на вершине холма. Круг их после каждой пробитой в нем
бреши смыкался; два раза они спускались вниз, и каждый раз их отбрасывали
назад. Карфагеняне, сбившись в кучу, простирали руки; они просовывали
копья между ног товарищей и наугад наносили удары. Они скользили в лужах
крови; трупы скатывались вниз по крутому склону. Слон, который пытался
подняться на холм, ходил по живот среди мертвых тел. Казалось, что он с
наслаждением топтал их; его укороченный хобот с широким концом порой
поднимался, как огромная пиявка.
Все остановились. Карфагеняне, скрежеща зубами, смотрели на вершину
холма, где стояли варвары.
Наконец, они порывисто кинулись вперед, и схватка возобновилась.
Наемники временами подпускали их, крича, что сдаются, потом с диким
хохотом сразу убивали себя; по мере того как падали мертвые, живые
становились на них, чтобы защищаться. Образовалась как бы пирамида; она
постепенно возвышалась.
Вскоре их осталось только пятьдесят, потом только двадцать, потом
только три человека и, наконец только два: самнит, вооруженный топором, и
Мато, сохранивший еще свой меч.
Самнит, сгибая колени, поочередно ударял топором вправо и влево и
предупреждал Мато об ударах, направляемых на него.
- В эту сторону, господин! Наклонись!
Мато потерял свои наплечники, шлем, панцирь; он был совершенно голый и
бледнее мертвеца; волосы его стояли дыбом, в углах рта выступила пена. Меч
его вращался так быстро, что составлял как бы ореол вокруг него. Камень
сломал его меч у самой рукоятки; самнит был убит. Поток карфагенян
сплачивался и приближался к Мато. Тогда он поднял к небу свои безоружные
руки, закрыл глаза и с распростертыми руками, как человек, который
кидается с утеса в море, бросился на копья.
Копья раздвинулись перед ним. Он несколько раз устремлялся на
карфагенян, но они отступали, отводя оружие.
Нога его коснулась меча. Он хотел его схватить, но почувствовал себя
связанным по рукам и по ногам и упал.
Нар Гавас следовал за ним уже несколько времени шаг за шагом с широкими
сетями, какими ловят диких зверей. Воспользовавшись минутой, когда он
нагнулся, Нар Гавас набросил на него сеть.
Мато поместили на слоне, скрутив ему крест-накрест руки и ноги; и все,
которые не были ранены, сопровождая его, с криками устремились в Карфаген.
Известие о победе распространилось в Карфагене непонятным образом уже в
третьем часу ночи; водяные часы храма Камона показывали пятый час, когда
победители прибыли в Малку; тогда Мато открыл глаза. Дома были так ярко
освещены, что город казался объятым пламенем.
Нескончаемый гул смутно доходил до него, и, лежа на спине, он смотрел
на звезды.
Дверь закрылась, и его окружил мрак.
На следующий день в тот же самый час испустил дух последний из людей,
оставшихся в ущелье Топора».
Гюстав Флобер, «Саламбо»
Gustave Flaubert. Salammbo (1862). Пер. с фр. — Н.Минский.
Киев, Государственное издательство художественной литературы, 1956.
OCR & spellcheck by HarryFan, 30 October 2000